Недалеко отъехал от развилки Полуночник: поднялся на пригорок, спустился в низинку, миновал ложбинку, да затем лесок, да поле пересек,— тут и с дороги сбился. Глянул он направо — там до окоема высокие травы, глянул налево — стоят стеною деревья. Дороги ж нет, как и не было.
Хотел было богатырь коня вспять поворотить, да заметил тут средь трав некошеных старичка с мешком за спиною,— идет себе по бездорожью да ношу свою тащит, пошатываясь.
— Должно быть, знает, куда путь держит,— рассудил Полуночник.— Спрошу-ка у него, где дорога!
Догнал старичка, окликнул:
— Эй!.. Гей!.. Здорово, дедушка!.. Род всемогущий тебе в помощь!
— И без него как-нибудь обойдусь! — буркнул старичок неприветливо, идти продолжая.
— Далеко ли путь держишь, дедушка? — спросил Полуночник.— По бездорожью-то с такою ношею нелегко, небось, идти?
— Далеко-недалеко — мое дело! Дойду как-нибудь! А не дойду — так упаду, да тебя не спрошу! — пробормотал старичок на ходу.— А вот ты, добрый молодец, видать, сам не знаешь куда идешь, раз без дела слоняешься да к людям честным с разговорами пустыми пристаешь!
— Не знаю, дедушка! — признался Полуночник, видя, что хитрость его не удалась, и спросил напрямую: — Подсказал бы ты мне, где дорога!..
— Подскажу, коль поможешь мешок тащить! — отозвался старичок.
— И рад бы подсобить, дедушка,— сказал Полуночник,— да спешить мне надо, а с твоею ношею далеко не уедешь — велика больно!
— Ну тогда,— вздохнул старичок,— езжай за солнышком, богатырь! Куда оно — туда и ты... Так и выберешься на дорогу свою авось!
Поблагодарил его Полуночник, подхлестнул кобылку прутиком и поскакал вслед за солнышком ясным. Весь день за ним ехал, до самых сумерек синих, а дорогу так и не нашел. Когда ж совсем стемнело, расседлал кобылку Полуночник, пустил на лужок пастись, сам же под деревцем спать завалился.
А как открыл глаза поутру, так увидел в двух шагах от себя большой камень замшелый, надпись на котором давеча разбирал, да дорог развилку.
— Эко диво! — сказал.— И впрямь дорога-то никуда не привела!
И снова пустился в путь Полуночник, да все по той же дороге, упрямый. Поднялся на пригорок, спустился в ложбинку, миновал низинку, да затем лесок, да поле пересек. И опять с дороги сбился.
Видит: в том же месте, что и вчера, старичок по полю шагает, мешок на спине тащит, да вдвое больше прежнего.
— Здорово, дедушка!..— окликнул его Полуночник.
— Утро доброе, внучек! — отозвался ласково старичок, ноши с плеч не снимая.— Что, не сыскал дороги давеча?
— Найти-то — нашел, да не туда привела она меня! — отвечал богатырь.— Но и ты, как я погляжу, недалеко ушел!
— Тяжко мне, внучек, такую ношу на себе таскать,— посетовал старичок.— Помог бы ты мне, что ли...
— Никак не могу, дедушка!..— не согласился Полуночник.— И так из-за тебя день уж целый потерял! Скажи-ка лучше, ехать куда мне!
— Ох-ох-ох...— заохал старик, мешок с одного плеча на другое перекидывая.— Что ж, езжай, добрый молодец, прямо, да коня своего не понукай напрасно, опусти поводья, конь-то тебя на дорогу и вывезет...
— Спасибо за совет,— поблагодарил Полуночник, опустил повод и поехал неспешно, куда кобылке его вздумалось. Долго ли ехал, коротко ли, но еще и день не догорел, как выехал на пригорок знакомый, под которым замшелый камень с надписью стоит да дорога ветвится.
Сплюнул в сердцах добрый молодец, обозвал старичка про себя словом обидным, переночевал ночь на пригорке, а на рассвете вновь в путь пустился. Вот и ложбинка знакомая, вот и низинка, вот и лесочек, а вот и поле, по которому едва-едва старичок с мешком ковыляет. Только и не сразу-то увидишь его, настолько велика ноша у него на плечах.
Не по себе сделалось богатырю при виде мешка, однако же нагнал он старичка и сказал:
— Ладно! Твоя взяла, старый!.. клади на коня ношу!
Захихикал старичок довольно и перекинул ловко мешок свой кобылке на спину. Да только заржала та жалобно, ноги у нее подогнулись,— и наземь рухнула. И как ни уговаривал ее богатырь, ни бранился, ни пиналногами, так и не смог животинку заставить поклажу нести. Делать нечего, взвалил он тогда себе на спину мешок, да еле-еле устоял: мешок-то и впрямь неподъемный!..
— Да что там у тебя в нем, колдун старый? — прохрипел Полуночник, с трудом ноги переставляя.
Засмеялся старичок злобно, потер руки довольно и так ответил:
— Провел-таки я тебя, хитрый Полуночник!.. Ибо в мешке том мое проклятие лежит, и носить его теперь тебе, покуда я над тобою не смилостивлюсь!..
Попробовал Полуночник ношу чародееву со спины сбросить, но как прирос мешок к спине! Посмотрел он на старичка и видит: распрямился тот, расправил плечи, втрое против прежнего вырос, сделавшись статным богатырем-великаном. На плечах у него черный плащ, расшитый магическими знаками и фигурами, ветром раздуваем, на голове обруч из воровского камня, а во лбу звезда багровым светом горит!
— Я — Магнимар Гремучий,— чародей всесильный! Признаешь ли ты меня? — рек великан.— И не тебе, человече самонадеянный, со мною тягаться! Не послушались меня ни ты, ни братья твои, не отдали Стрелу добром — так теперь на себя пеняйте! Захочу — в порошок сотру, захочу — на Луну зашвырну!.. Покуда ж иди за мной, смерд, тени благословенной подобно: куда я, туда и ты,— да не отставай!
И зашагал великан по полю шагами трехсаженными, а Полуночник за ним поплелся, пошатываясь да за кочки носом задевая. Еле-еле поспевает, а земля-то под ним при каждом шаге прогибается,— не желает держать чародеево проклятье! А ветер все крепчает да крепчает, травы клонит, швыряет пыль в лицо да завывает свирепо. Плащ Магнимаров на ветру бьется, черною тенью по земле скачет,— и там, где упадает тень, цветы вянут, травы жухнут, мышки-полевки замертво валятся, жучки-паучки цепенеют.
Шел-шел за колдуном Полуночник, и совсем ему невмоготу стало. Подозвал он тогда кобылку свою чудесную знаком, пошептал ей что-то в одно ухо, на валун одинокий в чистом поле указуя, потрепал за другим ухом ласково, и умчалась кобылка-разумница прочь да меж трав высоких затерялась.
А Полуночник отсчитал с того места три сотни шагов да тоже в сторону свернул.
Заметил это Магнимар.
— Далеко ль собрался, добрый молодец? — вопрошает насмешливо.
А богатырь ему в ответ простодушно:
— Видишь камушек тот, что в поле одиноко валяется? Живет под ним Чудо-Юдо невиданное, хранит сто веков Стрелочку заветную, волшебную, как зеницу ока бережет и лелеет, никому не показывает, никого к ней даже близко не подпускает, а сказывает, что лишь тому ее отдаст, кто принесет ей мешок с проклятием чародеевым! Дозволь же, о Великий, отлучиться мне ненадолго.
Засмеялся Магнимар.
— Ну и насмешил же ты меня, холоп, своею небылицею! Хотел бы я посмотреть, кому это проклятие мое понадобилось! Да неужто ты и впрямь думаешь, что я, Магнимар Гремучий, на твою хитрость дурацкую поддамся?! Ни в жизнь не поверю!
— Хочешь верь, хочешь не верь... А только мне не мешай, не убудет у тебя от этого...— Полуночник в ответ.— Вот только — уговор: коль обменяю я сейчас твое проклятие на Стрелу дивную, так моя она будет по праву, и ты ни чарами никакими, ни силою не станешь более меня удерживать!..
— Ну что ж...— произнес Магнимар грозно.— Слово мага... Однако ежли дурачить ты меня осмелился, смерд, так знай: я с тобою после тоже пошучу — будешь ты у меня три века хохотать без передыху!.. А теперь — пошли!..
Не понравились Полуночнику последние слова колдуна, да отступать поздно уж,— была ни была!
— Воля твоя,— согласился он.
Вот подошел к камню богатырь да и ударил по нему мечом, так что только искры посыпались, да выкрикнул:
— Выходи, Чудо-Юдо невиданное! Отдавай обещанное!.. Ибо добыл я для тебя проклятие чародеево!..
Сотряслась земля, дрогнул камень и донесся из-под него не то рык, не то рев приглушенный,— не разберешь.
— Сейчас!.. Сейчас!..— отозвался Полдуночник.— Сейчас получишь ты, нелюдь поганая, проклятье свое!..— и сделал вид, будто силится мешок с плеч скинуть.
— А ну-ка погоди, человече! — остановил его Магнимар.— Хоть и трудно поверить мне в такую удачу, а похоже, что не соврал ты! Давай-ка сюда мешок мой и проваливай, покуда цел! А я уж сам как-нибудь с чудищем этим договорюсь!..
— Вот еще! — возмутился богатырь.— Поздно ты, колдун, спохватился! Забыл про наш уговор, что ли??!
Топнул тут ногой Магнимар.
— Давай мешок, дурень! — вскричал.— Не тебе мне перечить! И не было у нас уговора никакого вовсе, забудь про это!
— Ладно уж,— вздохнул богатырь.— Забирай свое проклятие! Нету и впрямь, видать, ни стыда у тебя, ни совести!
Схватился Магнимар за мешок жадно, пнул в камень ногою, крикнул:
— А ну вылезай, уродина! Не заставляй себя ждать! Забирай проклятие, Стрелу отдавай! Делай, что тебе Магнимар Гремучий велит!
Взревело тут что-то за камнем гневно, выскочило, метнулось на старика-колдуна, пнуло его в грудь копытом да с ног сшибло.
Засмеялся Полуночник, вскочил на кобылку свою верную и понесся прочь по полю.
— Прощай, лиходей! — оборотясь Магнимару крикнул.— Да поищи другого дурака, чтоб согласился проклятье твое на себе таскать!..
Понял тут колдун, что провел его Полуночник, как простака распоследнего, опомнился, принялся заклинанья творить, самые что ни на есть страшные.
Поднялись тут из земли черные рати неисчислимые и вдогонку за богатырем понеслись. Несдобровать бы тому, да пересек он уже, сам не ведая, границы земли, куда слугам магнимаровым вход заказан.
Налетели на черных воинов Семьдесят Семь Всадников Небесных, и в их числе — Четыре Великих.
И Первый — Жалости Не Ведающий,— в ледяных, изморозью подернутых, будто серебром, доспехах, в бледно-сияющем голубом плаще, с мечом, от одного вида которог в жилах кровь стынет, с седой бородой и челом хмурым,— привел с собою снежные вихри да свирепые вьюги.
Второй — Из Всех Мудрейший,— с ясным взором и ликом просветленным, с восходящим светилом на щите, обрамленным ветвями дуба, с клинком, разящим так же верно, как мысль праведная, и сверкающим, будто первый луч рассветный,— налетел всею своею несокрушимою мощью вслед за Первым.
Третий — Не Знающий Удержу,— засвистал по-лиходейски и ринулся в самую гущу врагов, обрушив на них кромешные ливни да с ног валящие шквалы. Взметнулся его ало-пламенный плащ до самых небес, разлился по ним, подобно закатному зареву, и посеял врагов средь раздор и смятение.
Тут и четвертый в бой вступил — Гибельный Вестник, желтым и черным одетый,— принес пустынь тлетворное дыханье, бред горячечный, яд змеиный да грезы губительные.
Повалил Первый добрую половину воинства магнимарова, повыбивал у них оружье из рук, сковал руки-ноги вечным холодом, воли лишил. Рассеял треть их в разные стороны Второй, покорил, пощады просить заставил. Четвертую же их часть так плеткою своею выходил Третий, что взвыли они, как дикие звери, опаленные пламенем, и, обезумев, принялись разить друг дружку и самих себя в неистовстве. Остальных же поверг в черный бред иссушающим душу зноем Четвертый, заставил слезы горькие лить да землю жрать.
Вот и пали все воины-вороги, вот и ушли в землю опять, откуда чародей их своим колдовством вызвал, вот и стали опять тем, чем и были — силою Земли, бестелесною да безымянною, доброю — в руках добрых, злою — во злых да страшною — в безумных да не ведающих, что творят.
Когда ж ни одного врага во плоти не осталось, поднял Мудрейший из Великих вверх правую руку и так сказал, к остальным обратясь:
— Довольно, братья, утихомирьтесь! Не тратьте сил попусту! Ибо на сто поприщ кругом не сыщете вы ни единой живой души, способной нам противостоять! А лучше решите-ка, что со смертным нам делать!..
— Заморо-ози-ить...— прогудел Жалости Не Ведающий.
— У-удуши-ить...— сладкозвучно пропел Гибельный Вестник.
— Испепели-ить...— прошептал Не Знающий Удержу.
— Негоже так,— возразил им Мудрейший.— Не по своей воле, не из дерзостного любопытства, не по дурости попал сюда смертный, а спасаясь от преследователей своих, и не одобрит Отец нас, коли мы его жизни лишим... Другое надо что-то придумать...
Услыхал все это Полуночник, поклонился каждому из Ветров Великих, ибо сразу смекнул, кто его спасители такие, и так сказал:
— О, Великие!.. Раз уж выручили вы меня из беды, спасли от гнева чародеева, не погубите и теперь! Заклинаю я вас Отцом вашим, Стрибогом Звездородящим, и Матерью — Подагою Многоликою, которых превыше других в моих краях чтят!
Усмехнулся на его речи Мудрейший из Ветров.
— Говори!..— сказал.— Чего же ты хочешь?
— О немногом прошу, о Великие! — смиренно ответствовал Полуночник.— Дайте живу уйти мне да коню моему! Да еще подскажите — все ведь вам ведомо,— куда Стрела Чудесная с острием из червоного яхонта полетела! Ищем мы ее с братьями денно и нощно, с ног уж сбились, а все отыскать не можем!
— Хитер же ты, однако, добрый молодец! Так тебе и выложи все сразу! — улыбнулся Мудрейший из Ветроа.— Отнесем-ка мы тебя лучше для начала в Стрибожью Яму, куда сам ты ни в жизнь не попадешь, да поставим пред очи Отца нашего!.. А уйдешь ли ты цел оттуда да узнаешь ли то, что узнать хотел, от тебя самого всецело зависеть будет!..
И не успел богатырь опомниться, как подхватил его с кобылкою вместе Ветер-Ураган и перенес во мгновение ока невесть куда да на землю бережно поставил, посреди поля чистого.
И видит богатырь пред собою Голову громадную, ужасную, из земли на девять сажен поднимающуюся, семизвездною короною увенчанную.
Охватил тут Полуночника страх и трепет превеликий пред ликом Отца Звезд и Ветров — Астрина, и упал он ниц, голову руками свою обхватил, пошелохнуться не смея, слова вымолвить не в силах.
— Встань, человек! Не бойся! — произнесла голова голосом громовым.— Сказывай, с чем пожаловал!
Поднялся Полуночник, унял кое-как дрожь в ногах, собрался с духом и повторил просьбу свою Отцу Ветров.
— По-твоему будет, ежели испытание мое выдержишь! — рекла Голова.— Три вопроса я тебе задам, ответишь — твоя взяла, не ответишь — велю Сыновьям моим на кусочки тебя разорвать да разнести по мирам и временам всяким!.. Готов ли?
— Готов,— вымолвил богатырь.
— Тогда слушай мой первый вопрос,— сказал Ветрогонитель могучий.— Какой из ветров, из всех единственный, до северного края Земли, до самой ее маковки добирается?
— Не сложен твой вопрос, о Великий Отец Ветров,— отвечал Полуночник.— Лишь тот, что с юга дует...
— Верю,— согласился Стрибог.— А скажи-ка, когда звезд на небе больше, днем или ночью?
Почесал в затылке богатырь и так ответил: — По-моему разумению, днем их на одну больше, да только она, Полуденная, так ярко сияет, что все другие затмевает собой...
— Молодец! — похвалил его Астрин.— А вот тебе и последний мой вопрос: ответь-ка, какой из моих сыновей — самый лучший?!
Задумался Полуночник: не прост вопрос, подвох в нем, как бы не оплошать, а Голова его поторапливает:
— Долго думаешь, добрый молодец! Вот смотри, все они перед тобою, как на подбор... Вот Альдэйрв-Воитель, вот Линдэйрв-Лиходей, вот Брандэйрв-Душегуб, вот Олдинэйрв-Мудрец... А рядом с ними — Онхэйрв Брисс Ласковый и Онхэйрв Алас Неистовый, Фейрв-Звездоносец и Эйрвсвит Живительный, Эйрвсван Снежный и Эйрфрин Печальный, Ардонэйрв Лучезарный и Лэйрв Морской... И другие подле... Кого предпочтешь?
— По мне, так лучшего попутного — нету!..— нашелся Полуночник.
Засмеялся Стрибог, выдохнув изо рта да из ноздрей теплые вихри.— Вывернулся-таки, человек! А ведь я, признаться, и сам на свой вопрос ответа не знал... Чтож... Вот тебе моя награда... Подайте-ка добру молодцу чудесный плат! Видишь, богатырь, четыре узла на нем? Ежли туго тебе придется, развяжи любой из них, и явится тебе на выручку один из Сынов моих, где б ты не был... Стрелу же искать тебе должно на берегах Лун-озера, куда Лидэйрв-Лиходей ее отнес!
Поблагодарил Полуночник Отца Ветров за подарок да за подсказку, поклонился ему да Сынам его, вскочил на кобылку свою и собрался уж ехать, да только тут вскричала вдруг Голова:
— А ну-ка, детки, пособите добру молодцу!..— да как раздуе щеки, да как дунет!..
Аж оглох Полуночник от свиста в ушах,— незнамо как, но вылетел он с кобылкою вместе, как стрела из лука, а в следующий миг был уже дальше дальнего от Стрибожьей Ямы.
Упал наземь, огляделся — куда это его занесло — и видит: река широкая свои воды струит, а над нею склонившись сидит брат его Светозар да лицо свое ощупывает.
— Здорово, братец! — обрадовался Полуночник.— Вот и вновь встретились! Рад живым и невредимым тебя видеть!
— Спасибо на доброс слове,— отзвался Светозар.— Живой-то я и впрямь, а вот насчет невредимости своей что-то сомневаюсь...
Поднял он тут голову — и обомлел Полуночник: у брата-то половины лица не хватает! Глаз один, да ухо одно, полноса, да рта половина лишь!..
— Где ж это тебя угораздило так? — спросил Полуночник, глазам своим не веря, уж больно чуден облик братов ему показался.— В бою ли от меча острого ты пострадал?.. Злые ли люди на тебя порчу навели?..
— Да уж не обошлось тут, видать, без колдовства черного...— вздохнул Светозар тяжело,— и накатилась на уцелевший глаз его слеза непрошеная.— Что делать теперь — ума не приложу!
— Не отчаивайся, Светозарушка! — утешил его Полуночник.— А расскажи-ка лучше обо все по порядку, а там, глядишь, и придумаем чего!
Присели братья под кустом ивовым, развязали узелки со съестным, достали лепешки ржаные, да соли, да лук, да корни салепа, налили браги из бурдюка, и вот о чем поведал за трапезою брату своему Светозар:
— И полдня не проехал я с того времени, как расстались мы у камня замшелого, слышу вдруг стук копыт позади — нагоняем меня кто-то. Подумал я, что это ты, верно, или Вечерник-брат, и попридержал коня.
Все явственней стук копыт, все ближе, вот уж и рядом совсем... А всадника-то — нет!.. Лишь пыль столбом по дороге стоит... Простучали копыта мимо, обдало меня ветерком,— тут конь мой как заржет вдруг, да на дыбы!.. А в ответ ему — тоже ржанье! Услыхал я затем хлыста удар да голос резкий, на коня прикрикнувший,— и умчался прочь всадник-невидимка.
Подивился я и дальше поехал. Потянулись по сторонам равнины унылые, бурьяном, вереском поросшие, да леса сухостойные с буреломными завалами. И тишина царит мертвая: ни птиц пересвиста, ни веянья ветерка, ни шороха трав, ни сверчков стрекота... В небе солнце ясное светит, а природа затаилась, будто перед грозою. Недоброе что-то почудилось мне в этом безмолвии, не по себе сделалось.
Подхлестнул я коня, чтобы поскорей миновать места те гиблые, но тут, откуда ни возьмись, навстречу мне юродивый с лицом, оспою покрытым. Идет, бормочет что-то себе под нос да подвывает.
Поравнялись мы.
— Далеко ли путь держишь, убогий? — спросил я его.— Не встречал ли кого на дороге часом?
— Встречал!.. Встречал!..— выкрикнул тот дурным голосом.— Встречал прохвоста без хвоста да того, у кого башка пуста!.. Видел без иголок ежа да шерсть рогатого ужа!.. Кто родился на заре, тот подохнет на горе!.. Держи коня за хвост, а себя — за нос!.. Да еще сослужи службу — выхлебай лужу!
— Тьфу ты, нечистый!..— воскликнул я.— Сгинь!.. Пропади!..
И точно: от слов моих растаял безумец в воздухе, как и не было его.
Однако ж всполошил он мне душу, посеял в нее семя сорное — не к добру это, брат, на пути юродивого встретить! Впору вернуться! Да только я дальше поехал.
Тут навстречу мне девка, простоволосая да босоногая, вприпрыжку скачет. Черные брови у нее над переносьем срослись, глаза навыкате, щеки толстые свеклами рдеют, а над губою верхнею — усища тараканские!..
Подскочила она ко мне, вцепилась в стремя да как заверещит:
— Без носу быть!.. Без носу да без глазу!..
Оттолкнул я ее ногою, хлестнул коня, дальше поскакал, а девка вслед смехом заливается да орет непотребное.
Пронесся я, не останавливаясь, через деревеньку в дворов пять-шесть, да ни одной души живой в ней не встретил, лишь свора псов голодных увязалась за мною со свирепым лаем, но отстала, проводив до околицы.
Придержал я тогда коня, сам отдышался, но не улеглась от того смута душевная. Воззвал я того к Роду Всемогущему и иным кумирам нашим мысленно, и вроде бы легче сделалось.
Меж тем въехал я в лес темный. И вижу: идет по дороге отрок с лицом нежноликим, как у девушки, с глазами карими да лукавыми, одетый будто принц заморский!
Парчовый кафтан на нем, плащ золотыми фигурами расшит, волною с плеча ниспадает, на боку — клинок, будто прутик, серебряный, на голове шапочка малиновая с петушиным пером, на ногах — сапожки сафьяновые, руки белые — в кружевах, пальцы дорогими каменьями унизаны.
Поклонился мне отрок важно и говорит:
— Давай, дяденька, коня я тебе подкую! — и показывает подковки золотые.
— Спасибо,— отвечаю ему,— да ни к чему коню моему подковы новые, покуда старые не износились!..— а про себя дивлюсь: отрок-то на кузнеца совсем не похож — и сил-то у него молот поднять не достанет, и одет-то он не по-мастеровому.
— Жалеть потом будешь, дяденька,— отрок говорит.— Ну да что с тобой сделаешь... Тогда уздечку у меня купи!..
И достает уздечку золотую, яхонтами отделанную.
— Хороша уздечка, богата,— отвечаю я ему,— но и моя не хуже, хоть и попроще будет. Пусть-ка послужит еще!
— Что ж...— говорит отрок.— Не хочешь уздечку — не надо... Давай тогда сразимся с тобою! Поучу я тебя, дубину неотесанную, уму-разуму!..— и прутик свой серебряный из ножен вынимает.
Не принял я всерьез слов его задиристых и не осерчал потому.
— Не нужно мне, юнец, ни уздечки твоей, ни подков! — сказал.— Но и сражаться я с тобой не собираюсь! Где ж это видано, чтоб богатырь достойный с птенцом желторотым силоюмерялся?! Ступай-ка лучше с миром своею дорогою, а я своею поеду?
— Недалеко уедешь, дяденька!.. — молвил отрок дерзкий.— Смотри голову не сломи!
Ничего я ему не ответил, стегнул скакуна, взвился он в воздух, а как земли коснулся, так и охромал сразу ж.. Прав оказался отрок, будь он неладен,— сбилась подкова у коня на левой ноге передней. Сделал он три шага еще да и запнулся, едва я в седле усидел.
Смотрю: стоит рядом малец — улыбается.
— Ну что я сказывал, дяденька?..— говорит.— Напрасно ты меня не послушался!..
— Давай,— отвечаю ему,— делай свое дело поскорее, юнец, коль разумеешь!.. Да не слишком-то язык распускай, не то задам я тебе такую трепку, что век мою науку помнить будешь!
Насупился отрок. Взял молча коня моего под уздцы да повел куда-то. Я же следом пошел.
— Далеко ли кузница, малый? — спрашиваю.
А он и отвечает:
— Не дальше дальнего!.. Дойдем до Синего Мухомора, от него повернем налево — к Рогатому Ужу, взберемся на Кудрявого Ежика, а там уж и замок Керл-Гиот-Борг виден... Там и кузница моя...
Решил я, брат, что что смеется малец надо мною, как давеча юродивый. Что за ежик такой кудрявый?! Однако ж, по его словам и вышло...
Дошли мы до синего озерца, величиною всего-то с лужу большую, зачерпнул малец пригоршню воды из него да мне в лицо со смехом плеснул:
— Умылся бы ты, дядя, с дороги-то!.. Вон чумазый какой! — и будто огнем мне лицо опалило, закололо иглами, а потом вдруг онемело оно наполовину ровно. Боязно мне сделалось, что это с лицом такое, но виду не показал я, а схватил мальчишку негодного да отхлестал плеткою, как должно, и дальше мы пошли. Вдоль ручья, что ужом вьется, да через сопку, поросшую низкорослыми березками с буроватыми листьями, которая и впрямь со стороны ежиком кудрявым смотрится, и открылся нам по левую руку мрачный замок.
Спустились мы к нему по тропке едва приметной, во двор вошли.
Заложил тут малец два пальца в рот и свистнул лихо.
Выбежала на его свист из замка девица писаной красы
— Принимай гостя, сестричка!..— крикнул ей отрок, а сам скрылся куда-то и коня за собою увел.
Поманила девица меня рукою,— вошли мы в дом. Вступили в холодную залу, скупо освещенную несколькими свечами, да с чуть теплящимся очагом в углу, возле которого грелся давешний старик слабоумный, и увидел тут я, что посередке-то — мать честна! — гроб стоит, явствами заставленный, будто стол праздничный, а рядом кол осиновый валяется.
— Эй, папаша!.. Что сидишь, как истукан? — прикрикнула девица на юродивого.— Не видишь, что ли — гость к нам, подчевать его надо да ублажать! Накрывай-ка на стол давай!
Вскачил дурачок, засуетился, убрал все блюда с гроба, дотоле на нем стоявшие, скатерть изнанкою вывернул, кол осиновый с глаз долой убрал куда-то, притащил три горшка с варевом, да кабанчика, да три кресла колченогих принес да к гробу приставил.
Вошел малец — принес кувшин с вином да воду в чаше.
Усадили меня на среднее кресло. По праву руку от меня села девица-красна, по леву — отрок. Юродивый же нам прислуживать начал.
— Умылся бы с дороги-то, дяденька! Вон морда-то от грязи черна! — сказал малец дерзкий, чашу с водой мне передавая.
Вдруг слышу я голосок тоненький:
— Остерегись, добрый молодец! Не мойся мертвою водою, коль совсем лицо потерять не хочешь!
Подивился я, но внял совету тайному — отставил в сторону чашу.
— Выпей вина да откушай с нами, богатырь удалой, подкрепи силы! — ласково пропела девица.— Долго скакать тебе нынче ночью придется!
— Слушай, что тетка тебе говорит! Ешь! — встрял малец.— А я уж и уздечку тебе сплел, и подковки подобрал, осталось седельцо лишь примерить!..
Послушал я их речи, и чудно мне показалось: будто не коня моего они в виду имеют, а меня самого. А тут еще убогий запричитал:
— Выпей молока — отвалится нога! Кушай пироги — будешь без руки! А от хмельного винца — лишишься лица!
— Тихо ты, пень! — рявкнул на него малец.— Чугун тебе на язык! Что несешь такое?
— Пей, ешь, богатырь, никого не слушай! — обратилась ко мне с улыбкою приятною девица.— Шутники мои родственнички оба!
Взял я кубок вина, любезно мне предложенный, хотел уж опростать, но тут снова слышу голос тоненький:
— Не пей, не ешь, богатырь, ничего, кроме хлеба, пропадешь не то!
Последовал я и на этот раз наущению: вино из кубка выплеснул незаметно и принялся корочку хлеба усердно жевать.
Сотрапезники же мои, ни слова больше не произнося, накинулись на еду с остервенением, лишь хруст костей, да клацанье зубовное, да чавканье плотоядное заслышалось, от коих меня мороз по коже пробрал.
Насытились они, швырнули кости безумцу, и тот принялся глодать их с утробным урчанием, давясь и слюною исходя.
У мальца в недоброй усмешке скулу набок повело, у девицы щеки разрумянились да глаза из орбит выкатились. А дурачок объедки доглодал, свернулся на полу калачиком и замер, заведя блаженно очи.
— Ну и семейка!..— подумал я, на них глядючи.— От таких чего угодно ожидать можно!.. Юнец этот — грубиян задиристый, дурачок — мерзей не бывает, да и девица-то, даром что красавица, а тоже странная какая-то. И едят они за гробом, не по-людски, и ведут себя не так как-то.
И только подумал я все это, как услыхал далекие приглушенные стуки, идущие словно из-под земли, лязганье цепей и стенания горестные.
— Кто это там стучится да стенает так горестно? — спросил я у девицы.
Зевнула она.
— Почудилось тебе, витязь славный! — сказала.— Никого там нет. То — ветер завывает, то — дождик по крыше колотит...
— Как бы не так...— усомнился я.— То — не дождь и не ветер...
Выглянул в окошко: в небе солнышко ясное сияет— ни тучки, ни облачка; травы стоят — не клонятся; деревья листвою не шелестят... А стуки да стенанья все явственней делаются!..
— Не верь, богатырь! То — не дождь хлещет, не ветер свищет! — вторит моим словам голос советчика незнакомого.— То души загубленные на волю просятся; то мертвецы, чарами убиенные, из гробов восстать пытаются, отмщения жаждут; то злодейство черное по коридорам бродит, веригами звеня! Уноси-ка ты ноги отсюда, пока цел!
Не из робкого, брат, я десятка, но от таких слов и мне не по себе сталось.
Толкнул я мальца в бок, спросил:
— Подковал ли ты коня моего?.. Ехать мне надобно!
А он мне:
— Шел бы ты, дяденька, спать лучше! Куда ехать-то на ночь глядя?!
— И то верно,— поддакнула девица.— Не видать ведь ни зги! Не ровен час заплутаешь! Ложись-ка почивать, добрый молодец, на простынку шелковую, на перинку пуховую, а там, смотришь, и вовсе ехать раздумаешь!
— Разумны твои речи, девица-краса! Да только спешить мне надобно! — отвечаю я ей, а про себя думаю: —Какая же ночь на дворе, ежли солнце в небе высоко? Нечисто тут что-то...
Расплела девица косу сей же час, принялась волосы гребнем чесать да приговаривать:
— Не спеши, богатырь, спать ложись!. В пух лебяжий обернешься, в сон чудесный окунешься!.. Ой, да не вернешься!.. Дева-Луна покой твой охранять будет, феи ночные мысли тревожные прочь гнать!.. Дрема дремучая сменит Думу тягучую... Лень-матушка истомою сладкою члены скует, Сон-батюшка крови пыл остудит... И захочешь пошелохнуться — не шелохнешься!.. И захочешь глаза открыть — век не подымешь!.. И захочешь проснуться — не проснешься!.. На рассвете тебя не поднимет ни птичий крик, ни голос человечий!.. Ни огонь, ни вода, ни упавшая звезда!.. А коль до полуночи не проснешься, то уж и никто тебя не добудится!.. Не будь я Умора-Магнимора!..
Хотел было встать я, да не смог — ноги одеревянели, руки плетьми повисли, голова на грудь упала от заговора ведьмина, глаза же слиплись сами собою!..
Довели меня до постели, уложили, подушку под голову подсунули, одеяльцем невесомым накрыли, и почудилось мне, что проваливаюсь в колодец бездонный, лечу, а вослед возгласы дурачка убогого несутся:
— Для того, кто сладко спит — гроб повапленый стоит!.. Заснул-то за столом, а проснешься под седлом!.. Клянусь осиным деревом — станешь сивым мерином!.. Не услышишь сову, будешь жрать дурь-траву!.. Будешь ведьму носить, по-конски голосить!.. Будешь черной потакать да себя проклинать!.. Да не сбросишь с хребта, коль на морде узда!. А пропоет петух — вон испустишь дух!.. Многих уж угомонил я — святой Магримудрилл!..
— Ох, и надоел ты, батюшка, со своими причитаниями!..— оборвал его отрок.— Дай дяденьке выспаться последний раз в жизни! Уймись!
Умолк юродивый.
— Идем, Маграгарх! Нужно еще приготовить зелье! — сказала Умора-Магнимора.
И вся троица удалилась, прикрыв плотно за собою двери.
Тут под самым моим ухом зашептал кто-то:
— Не спи, Светозарушко, очнись! Великая опасность тебе грозит, правду убогий сказал: уснешь коль — превратишься в коня, и будет ведьма на тебе скакать, покуда до смерти не заездит!..
— Да кто ты, неведомый друг,— спрашиваю я сквозь сон,— что со мною разговариваешь?
— А ты открой глаза пошире, богатырь, может и углядишь!..— отзвался голосок со смешком.
Разлепил я веки с трудом, глянул левым глазом — нет никого, глянул правым — нет никого, и снова вежды сомкнул. Решил, что почудилось.
Только тут снова голосок слышится:
— Не спи, богатырь, подыми голову, духом воспрянь, пропадешь не то!
Оторвал я голову от подушки, взглядом светлицу окинул — никого не увидел.
— Покажись,— говорю,— где ты есть, неугомонный, коль не снишься ты мне...
Залился невидимка смехом тоненьким:
— А ты посмотри, добрый молодец, на руку свою, авось и увидишь! Сел я кое-как на ложе своем, поднес руку к глазам, да нет и на ней никого!.. Лишь крошка хлебная к рукаву прилипла. Хотел было стряхнуть я ее, но тут снова слышу:
— Ну что, видишь меня, богатырь?
Присмотрелся я повнимательней: ба!.. вот так дела!.. — хлеб никак беседы со мной вести вздумал!.. Ибо на рукаве-то у меня не крошка вовсе, а человечек маленький хлебный,— такого попробуй-ка заметь!..
— Я — Хранитель Духа Хлебного! — говорит он мне.— Отец мой — Злака Хлебного Хранитель, гном полевой, да матушка — Фея Ржаная,— завещали мне верой и правдою людям служить! Тебе же с особою радостью помочь я готов, ибо вижу я на шее твоей талисман, руками братьев моих, лесных гномов, изготовленный... Съешь меня да садись на коня,— внизу он, оседланный и подкованный, дожидается, и да скачи во весь дух от Керл-Гиот-Борга подальше, пока тебя не хватились!
— Что это еще за Керл-Гиот-Борг такой? — спросил я, пытаясь зевоту подавить.
— Замок Безликой Смерти, по-вашему...— отвечал Хранитель Хлеба. Хотел он еще что-то добавить, но тут донеслось до нас далекое уханье совы.
— Торопись, Светозар!..— вскричал хлебный гном.— Нельзя больше медлить! Съешь меня да беги!..
— Да как же я тебя съесть-то могу теперь?! — вырвалось у меня.— После того как ты мне совет дружеский дал?
— Эх, неразумная ты голова! — отзвался Дух Хлеба.— Нашел время церемониться! Да оттого, что ты съешь меня, ничего худого мне не будет! Ешь, не раздумывай! Для того я и создан!
Слизнул я тогда крошку с рукава — и сна как не бывало, вернулись ко мне силы молодецкие сразу же, ведьмовскими чарами похищенные. Выпрыгнул я в окошко, вскочил на коня да и понесся, дороги не разбирая, прочь, куда глаза глядят, из места погибельного!
Ночь напролет скакал, лишь на рассвете дух перевел, остановился. Глянул тут на конягу своего верного и обомлел, прямо как ты, брат, когда меня увидел: от коня-то лишь хвост, да грива, да уздечка золотая остались!
— Что за напасть такая?! — воскликнул я.
Тут заржал мой конь жалостливо и говорит мне голосом человеческим:
— Прощай, хозяин! Не служить мне тебе более! Не уберег ты меня от козней чародейских, а теперь — поздно: чужая на меня уздечка надета!
И пошел мой конь от меня в сторону.
— Постой! Куда ж ты?..— вскричал я. Схватил его за гриву — рассыпалась прахом у меня в руках, хотел было за уздечку удержать — обожгла она мне руки злым пламенем! Поймал я тогда коня за хвост, стою-держу, а дальше что делать на знаю...
Взмолился тут конь:
— Отпусти ты меня, хозяин! Страшная сила тянет меня, куда неведомо, и противиться ей невмочь! Не отпустишь, так разорвет меня на куски!
Отпустил тогда я его с миром, сам же в другую сторону побрел.
День да ночь шел по бездорожью, но наконец к реке вышел.
Нагнулся, чтоб жажду утолить, увидал отражение в воде, да и отпрянул в страхе: половинки-то лица как не бывало,- и меня, знать, колдовские чары не миновали!..
Вот и сижу с той поры здесь в кручине, думаю, как дальше быть... Да не идут что-то мысли вголову...
— Эка беда, Светозарушко, с тобою приключилась...— молвил Полуночник, потрепав за плечо брата ободряюще, и принялся свою историю рассказывать: про колдуна с мешком-проклятием, да про черное воинство магнимарово, про Отца Ветров Великого, про Сынов его да про подарок чудесный.
И пока говорил, перевалило уж за полдень время. Спохватились тут братья.
— Покуда мы байками тут друг друга тешим, время-то бежит! — сказал Полуночник.— Надо дальше нам в путь отправляться! А Стрелу вторую так и не сыскали мы! Да и первой-то след потеряли совсем...
— Не отчаивайся, брат! — отозвался Полуночник.— Сказывал мне Ветрогонитель могучий, что искать Стрелу в водах Лун-озера след, в царстве царя водяного или окрест! Давай-ка свяжем плот да и поплывем, а там видно будет!..
— Это ты правильно толкуешь, брат! — обрадовался Светозар, половинкою лица просветлев.— Давай!
Дружно взялись они за дело, благо сноровки не занимать, Еще и солнце не зашло, как столкнули на воду плот, сами на него сели да и для кобылки Полуночника на нем местонашлось, и поплыли по реке вниз, влекомые неспешными ее водами, к чудесному Лун-озеру, в котором воде серебром светится (и говорят, оттого, будто бы, что выкупалась в нем однажды сама Дева Лунная)...