Глухо постанывали печальные темные ели, словно спрашивали: "Куда? Куда идешь?", но, не получив ответа, лишь покачивали недоуменно-неодобрительно своими цепкими могучими лапами, преграждали дорогу, стремясь остановить, удержать, вернуть...
Но разве под силу было им удержать Дикарку, спешащую на встречу со своим возлюбленным? Куда там! Не замечала она ни всепроникающей зыбкой сырости, ни беснования злого ветра, ни шепота елей — бежала по знакомой тропке к Золотому озеру.
Добежала, выскочила на берег, ступила на песок, устланный бурыми прелыми листьями и обомлела: куда подевалось ее озеро? Смотрелось оно нынче вовсе не золотым, не дивным и сказочным, каким привыкла Дикарка видеть его летом, предстала теперь перед нею водная глыбь, черная и страшная, пугающая, клубящая синим промозглым туманом, за которым невозможно было разглядеть крохотный островок посередке.
Дрогнуло у девушки сердце. Достала она самоцветный камень — подарок юноши-водяного — и заметила тут, что и он потерял свою золотисто-теплую прозрачность, стал серым и ладонь холодит. Кинула его Дикарка в темную глубину, разбежались круги по поверхности, но не вышел из вод ее возлюбленный, как обещал, а вынырнула из них лишь сонная серая рыбина, поводила по сторонам бессмысленными круглыми глазами, разинула рот, будто силясь что-то сказать, да так и не произнеся ничего канула снова в воду.
Горько стало на душе у девушки..
— Видно, обманул меня хитрый водяной,— решила она и, закусив губу, чтобы слезы подступившие сдержать, бросилась прочь от проклятого озера.
Покуда бежала Дикарка по лесу, подкравшийся незаметно вечерний мрак сгустился, и лес, без того суровый и неприветливый в эту пору, сделался совсем уж зловещим. Наконец, выбилась девушка из сил и остановилась. Кругом места незнакомые, глухие; не видно ни зги; куда дальше идти — непонятно. Хоть и не из робкого десятка Дикарка была, но и ей боязно стало. А тут еще, как назло, филин заухал тревожно и жутко — мол, накличу беду — и мерещится разное начало. Будто высовываются из-за дерев чудища красноглазые и тянут к ней руки корявые, когтистые; будто прячутся меж ветвей кровожадные нетопыри, готовые в любой миг наброситься скопом и заклевать-загрызть насмерть; будто, шурша листвою, скользят у самых ног гады нечистые, ядом преисполненные...
Вскинула девушка руки к небу, обратила взор в его черноту беспроглядную и воскликнула: "Дивия Всемогущая! Волшебница превеликая, Леса Хозяйка, Зверей и Птиц Царица, не дай душе сгинуть, научи, как дальше быть, куда идти, что делать, где спасенье искать! Заступись, не покинь в беде!
Трижды повторила Дикарка свой зов слово в слово и добавила к нему еще несколько слов сокровенных, от матушки узнанных; разнесся он над лесом, подхваченный ветром, и достиг четырех пределов земли, ибо заложена была в то сочетание слов сила магическая, которой не посмел ветер ослушаться, и трижды прозвучало в нем имя великое. И услыхала ее Дивия, и упал на землю, прервав завесу туч, луч лунный, а по нему спустилась и сама фея нежноликая в развевающихся, серебром льющихся воздушных паволоках, и предстала перед девицей с ветвью жар-цвета в руке.
Взмахнула волшебною ветвью — утихомирился ветер и зазвенели по всему лесу разноголосые невидимые колокольцы; взмахнула еще раз — и отпрянули прочь, убрались восвояси все чудища лесные, да страхи, да мороки, да дурные думы. Дотронулась ею до ствола исполинской ели, и обозначилась в ней дверь, доселе неприметная. Указала на нее Дивия перстом и исчезла, подобно тому, как появилась.
Обрадованная же Дикарка бросилась стремглав к указанному дереву, распахнула заветную дверцу, вошла и попала в залитую светом жарко натопленную горницу.
За столом, ломящимся от диковинных явств, сидели маленькие смешные человечки, ели радужные всполохи и снежные искры из серебряной и золотой утвари, из расписных, ароматно парящих горшочков отхлебывали ложками горячую темную ночь, наливали и пили из фигурных глиняных кувшинчиков закатное варево в золоченые кубки да солнечный свет и росу в бокалы из дымчатого хрусталя, звонко щелкали цветные орешки в ажурных скорлупках, похожие больше на мыльные пузыри, и с видимым удовольствием посасывали время от времени, будто леденцы, обыкновенные сосульки, причем занимались всем этим с таким серьезным видом, что Дикарке, на них глядючи, поневоле сделалось смешно. Когда же она увидела гнома, подбрасывающего, озабоченно кряхтя, в очаг сверкающие алмазы, черпая их из большой груды подле серебряной лопаткой, то не выдержала и рассмеялась.
Странные существа испуганно вспрянули и повскакали со сврих мест, но, увидев прервавшую их трапезу пришелицу, страха более не выказали, а обступили ее со всех сторон молча и принялись разглядывать с любопытством.
Молчание длилось до тех пор, пока по лицу одного из них не пробежала радостная улыбка и, обращаясь к остальным, он не воскликнул:
— Братцы, кажется, я ее узнал... Это же Дикалина! Разве же не доводилось нам встречать ее в лесу каждое лето? Разве ж не заслушивались вы песенками, которые она распевала, бредя по заветным тропкам?
— Конечно же, это она! — подхватил другой.— Я тоже ее узнаю, Елидух!.. Пусть споет!..
— Пусть споет!.. Пусть споет!.. — сразу оживились и загалдели все разом.
— Постойте же, братцы! — строго одернул их тот, которого называли Елидухом.— Придет время — и споет. А пока... Посмотрите, она вся промокла и продрогла... Какие там песни? Пока нелучше ли нам будет ее обсушить да согреть, а потом и к столу пригласить? Ну-ка, братец Дрем, растопи пожарче камин да булыжников своих не жалей, а мы тем временем сами споем и спляшем свой Огненный Танец!
Зазвучала музыка, гномы взялись за руки и, покачиваясь, притоптывая, присвистывая и прщелкивая пальцами, с пением пустились вокруг Дикарки. И по мере того как громче и веселее становилось пение гномов и мелодия, возникающая невесть откуда, как сами они все стремительней кружились в хороводе, как все ярче разгорался огонь в камине (братец Дрем расстарался и закидал в него сразу полкучки алмазов, и теперь в обители гномов настолько светло и жарко, как будто само Солнце пришло к ним в гости и расположилось в очаге, наблюдая оттуда с улыбкой за дивной пляской),— так вот, по мере всего этого, платье девушки высохло чудесным образом, сама она перестала дрожать и почувствовала даже, что ей становится жарко.
Гномы же настолько разошлись, что вовлекли в пляс и ее, и с каждым она протанцевала в центре круга по три раза,— и так это понравилось неутомимым Обитателям Дерева, что дай им волю, затанцевали бы девушку до смерти, но тут Дрем, в танце не участвовавший, воскликнул:
— Довольно! Довольно, братцы! Девица вот-вот вспыхнет вспыхнет и запылает не хуже моих алмазов! Дайте же ей передохнуть наконец! Она давно уже успела обсохнуть и согреться от вашей пляски!
Прервав танец, громы взяли Дикарку за руки и, подведя к столу, усадили на почетное место.
— Милая Дикалина! — обратился к ней молодой гном по имени Дил.— Вряд ли тебе по вкусу придется наша пища, поэтому закрой на мгновенье глаза и представь сама все, что тебе захочется!
По желанию Дикарки на столе появились кружка молока, большой ломоть белого хлеба с поджаристой золотистой корочкой, мед, земляные орехи и яблоки.
К этому гномы добавили от себя пенящийся нектар из розового цвета да какое-то, изумительное на вкус, похожее на белоснежное облако, покрытое голубоватыми искорками изморози кушанье, название которого трудно перевести на человеческий язык. А гном Дрем взял да и наколдовал лукошко, доверху наполненное спелой крупной малиной,— и к тому же без единого червячка!
И покуда Дикарка лакомилась всем этим, гномы, затеяв какой-то свой разговор, исподтишка наблюдали за ней и хитро улыбались, пряча свои улыбки в бороды, а у кого бород не было (мнение, что все гномы бородаты, как и то, что все они малы ростом, ошибочно) — просто прикрывались подносимыми ко рту кубками и кушаньями. Впрочем, их выдавали лукавые добрые морщинки, разбегающиеся под глазами, скрыть которые было невозможно...
Поев, девушка поблагодарила гномов и, догадавшись, чего все они от нее ждут, спела им песню, слова которой родились сами собою,— песню о том, как жила она с матушкой и батюшкой, как любила гулять по лесу, как повстречала на берегу Золотого озера юношу-водяного и полюбила его всем сердцем, как обманул ее потом хитрец-водяной и как помогла ей Великая Кудесница Дивия, указав на жилище гномов...
Увидев, что опечалились гномы от ее пения, Дикарка спела им другую,— веселую и смешную, про них самих, которую тоже сочинила тут же на ходу.
Гномы, как очарованные, слушали ее голос, грустнели, когда появлялась в нем грусть, и смеялись, как дети, когда проскальзывали в нем озорные нотки.
— Ах, Дикалина,— сказал Елидух, когда девушка умолкла.— Ты так чудесно поешь, что мы готовы слушать тебя без конца! Но если все так и было, как спела ты только что, знай: печалиться тебе совсем ни к чему — не обманул тебя вилиец, просто позабыл сказать, что на зиму подданные Виллина покидают реки и уходят все к далекому Лун-озеру, в свою подводную страну Вилию, или, как её еще называют, Нижнюю Сильфу... Видно, думал твой возлюбленный, что придешь ты к нему еще до их ухода. Теперь же, должно быть, он тоже грустит и печалится... Подожди до лета, и вы наверняка встретитесь вновь, чтобы не разлучаться уж! Покуда же... Братцы, как вы думаете, что если Дикалина покуда поживет у нас?
— Конечно же, пусть останется! Она нисколько нас не стеснит! — поддержали его другие гномы.
— Пусть будет так, как сама она решит,— улыбнулся Елидух.— Так что ты нам скажешь на это, Дикалина?
— Не знаю, как и благодарить вас за вашу доброту и гостеприимство! — отвечала Дикарка.— Ах, если б вы знали, Жители Дерева чудесные, какой камень тыжелый сняли вы у меня с души своими словами! Спасибо вам! Что ж до приглашения вашего, видно, так тому и быть — назад пути у меня нет да и Дивия-Волшебница неспроста, должно быть, мне на вас указала. Погощу у вас до лета, коль не прогоните!
— Не прогоним, если и впредь будешь нам песни свои замечательные петь! — сказал гном Дил, лукаво прищурившись,— и все вдруг заулыбались, возрадовавшись ее согласию.
Гном Дрем тоже возликовал со всеми, но и опечалился слегка, подумав о том, что придет лето и покинет их Дикалина, но никому ничего не сказал, а взял в руки свою лопатку и принялся швырять алмазы в топку почем зря.
— Эй!.. Эй, остановись!..— закричали ему.— И так уж тепло!..— но он не слушал,— и снова вспыхнуло в камине солнце, ослепительно яркое и палящее, как и любовь, что нежданно возгорелась в древесной душе гнома...
Всю зиму и весну прожила дикарка в еловой обители. И за это время увидела, услышала и узнала много такого чудесного и удивительного, что другим людям и в голову не приходит.
Узнала, например, что кроме древесных гномов, у которых она гостевать осталась, есть и других множество: чащобные — подданные царя Какабра, прозванные злыднями за их недобрый нрав; совсем крохотные и безобидные полевые, живущие среди цветов и трав; пещерные, или Жители Холмов,— хранители кладов и тайных знаний; горные, или гномы-высокороды, обитающие в подземных городах и лабиринтах, славящиеся тем, что известны им все тайны недр, прошлого Земли и самые сокровенные знания,— самые древние из гномов, от которых и произошли все остальные. Узнала, что встречаются среди гномов и бессмертные, называемые также великими, меняющие свой облик в зависимости от того, что их окружает: в лесу они ростом с деревья, в поле — не выше травинки,— но их очень мало. Что горные и пещерные гномы хоть и живут гораздо дольше прочих, но также подвержены смерти, как и лесные и полевые, что умирают вместе с деревьми и травами, в которых обитают. Однако, под смертью гномы подразумевают нечто иное, чем люди, поскольку сохраняют память обо всех своих жизнях и не столь привязаны к телу, как те, а потому с точки зрения людей они все-таки бессмертны. Узнала, что полевые гномы попадают к людям вместе с пищей, разумеется, если только сами того захотят, пища же без лишена духа, вредна и бесполезна. Домовые же — Хранители людских Жилищ — это бывшие лесные гномы, переселившиеся к людям вместе со срубленными деревьями, однако становятся ими лишь самые достойные и мудрые из гномов, поскольку лишь одному из них дозволяется поселиться во вновь построенном доме и тем самым продлть свое существование. С другой стороны, жилищ, в которых, по мнению гномов, хранить нечего, где живут люди недобрые и корыстные, гномы избегают,— и там заводятся всякие нечистые духи и сущности. Что ж до домов, построенных из камня, то они и вовсе непригодны для жилья, а только для свершения магических ритуалов, мистерий и культов, ибо поселяющиеся в них бывшие Жители Подгорного Царства шутить не любят и плохо относятся к суетливой и бессмысленной повседневности людской, а благоволят лишь к тем, кто служит Вечности и живет высокою целью, только им дают они свою силу и могущество, остальных же разрушают изо дня в день. А поэтому, с точки зрения гномов, вовсе не мудро строить каменные жилища, а гораздо лучше — из дерева, хоть и не изо всякого, или просто ставить шатры...
Незаметно летело время. Елидух — старший из гномов — раскрывал Дикарке секреты, хранимые деревьями, и рассказывал ей древние сказки, гном Дил напевал ей волшебные песни Древесных Жителей, также и остальные старались ей угождать, чем могли. А Дрем обучал девушку древнему языку высокородов и неизменно подчевал ее каждый вечер невесть откуда берущейся среди зимы ароматной лесной малиной.
Минула зима. Оттрещали морозы, отвыли вьюги да отсвирепствовали метели. Ярче заблестело в небе солнышко. Потеплело, повеяло весною, снег в лесу потемнел и осел. Множество забот и хлопот появилось по весне у Жителей Дерева, все чаще начали они покидать свою обитель и уходить надолго, оставляя Дикарку в одиночестве. Впрочем, и девушке стало недосуг. Ибо разрешилась она к той поре от бремени, и родилось у нее трое сыновей.
Первый родился под вечер — и нарекли его гномы потому Вечерником; второй — в полночь, и имя ему дали соответствующее — Полуночник; третьего же, появившегося на свет в утренний час, назвали Светозаром.
Росли братья, благодаря стараниям гномов, не по дням, а по часам, и превратились вскоре в трех статных юношей — трех богатырей.
Тесно им стало гномовское жилище, и тогда гномы усыпили их своими песнями, перенесли на лесную полянку, положили под тремя исполинскими соснами и там оставили, так сделав, что когда пробудились братья, так ничего вспомнить не могли из того, что с ними прежде было. Придя же в себя, обнаружили рядом одежды дивные, матерью их любовно вытканные, и оружие, гномами искусно сработанное и украшенное богато. Неподалеку же обнаружили трех красавцев-жеребцов, травку мирно пощипывающих, их пробуждения дожидающихся.
И сказал тогда Вечерник, старший из братьев:
— Видать, судьбе угодно, чтобы стали мы охотниками или воинами, не станем же, братья, ей перечить!..— пошел и выбрал себе коня и оружие по вкусу и праву старшего: взял себе палицу семипудовую да топор каменный, чтоб черепа врагов кроить налево и направо. yf Вскочил на коня, самого могучего, масти ? и поехал в лес поспешно противника себе под стать подыскать,— так, что загудела, задрожала земля под копытами его скакуна.
— Что ты выберешь? — спросил младший брат Светозар у среднего.
Тот же усмехнулся и так ответил:
— Выбери ты сначала, брат! Я же довольствуюсь тем, что останется. Потому как чувствую, будет это как раз то, что мне нужно...
Поблагодарил его младший брат и выбрал себе клинок сверкающий да лук со стрелами, да копье длинное. Вскочил на белогривого длинноногого жеребца и умчался в чисто поле ветра искать, так что только копыта под ним зазвенели.
Полуночник же — средний брат — остальное все себе забрал: силки, хитроумно сплетенные, плетку крученую да кинжал с ? рукоятью. Расставил повсюду силки, рассыпал соль по полянке, вырыл яму глубокую, прикрыв ветвями ее, подошел потом к коньку колдовской масти — черному, как смерть сама, и принялся бока его плеткою обхаживать, покуда у него кровь не выступила и розовая пена изо рта повалила. Тогда пошептал ему Полуночник в ухо что-то,— и рухнул конь наземь, будто замертво. Хозяин же его спрятался за дерево и принялся ждать-дожидаться, усмехаясь криво и сухую былинку зубами перекатывая...
Только спустя неделю возвратился Вечерник, ободранный и окровавленный, ведя коня под уздцы, сгибавшегося под огромной тушей медвежьей. И вышел он на заветную полянку как раз в тот момент, когда появился на ней с другой стороны Светозар, усталый и обессиленный, но тоже с добычею: пошатываясь, тащил его конь на себе лося с ветвистыми рогами.
Глянули оба брата на полянку перед собой и только диву дались!.. Дичи всякой навалено на ней видимо-невидимо: пичужек пернатых, зверушек мелких тьма, на ветках сушатся шкурки барсучьи, лисьи, беличьи и горностаевы,— да если б только это!.. Лежит посредь поляны лось освежеванный, ничуть неменьше того, что Светозар приволок, в яме же мишка бурый ревмя ревет!
— Вот так дела...— нахмурил брови старший брат. Младший же в ответ только руками развел: мол, похитрее нас Полуночник оказался — не на кого пенять...
Кликнули братья Полуночника, а он уж тут как тут — стоит-улыбается.
— Прошу ко столу, братья дорогие! Небось устали с дороги? Так подкрепитесь, у огня обогрейтесь, а то и поспите часок-другой в шалаше!
— Да ты никак насмехаться над нами вздумал? — рассердился Вечерник.
— Вот еще!.. Была б охота!..— Полуночник ему в ответ, а младший брат Вечерника локтем в бок пихнул: смотри, мол.
Посмотрел Вечерник — и правда: горит костер, а над пламенем в здоровенном чане похлебка булькает да мясо на вертелах жарится, под деревом же шалаш из веток сооружен, а земля под ним еловыми лапами устлана.
Пошли братья, передохнули, поговорили между собой и распределили обязанности впредь по уму и сноровке каждого. Старший стал на медведя ходить, младший — лося преследовать, средний же — пушистого зверя промышлять, поскольку лучше всего это у него выходило, да по хозяйству кудесничать.
И зажили с той поры братья жизнью простой, охотницкой, ни в пище, ни в чем другом нехватки не ощущая, и продолжалась эта жизнь у них, пока не повстречался им — на беду ли, на счастье — Лось-Золотые-Рога.
Но об этом речь впереди пойдет...
В конце весны простилась Дикарка с гномами.
— Загостилась я у вас, славные Древожители! — сказала она.— Пора мне в дорогу, смотрите — солнышко-то уж совсем по-летнему греет!
Погрустнели гномы от ее слов.
— Не покидай нас, Дикалина милая! — воскликнул гном Дил.
И все закричали:
— Не уходи! Оставайся! Разве ж плохо тебе с нами живется?
Но Дикарка лишь головой покачала.
— И рада бы с вами остаться, да не могу... Сердцу своему разве прикажешь? В водах Золотого озера сердечко мое осталось, и ноет, и болит — к себе тянет!
Поняли гномы, что бесполезно ее удерживать, и сказал тогда Елидух, насупив брови:
— Что ж... Прощай, Дикалина!... Стала ты нам будто сестра, и не забыть тебя нам теперь, даже если б и захотели!..
— И я тоже никогда-никогда вас не позабуду!..— растрогалась девушка.
Но Елидух только еще больше нахмурился и сказал:
— К сожалению, невозможно это никак... Не успеешь ты и шагу ступить от нашего жилища, так и не вспомнишь ничего. Таков обычай наш древний, и не вольны мы его нарушать!
Заплакала тогда Дикарка и никто не мог утешить ее никак, покуда Дрем, лицом уподобившийся туче грозовой, не подошел и не погладил, молча, ее по голове. И словно полегчало от этого на душе у девушки.
Выплела она из волос своих ленточку и, прежде чем уйти,подарила ее Дрему на память...
А спустя какое-то время проснулась она на полянке, поросшей мохом, и увидала рядом лукошко с малиной.
— Вот так чудеса! — изумилась девушка.— Лето красное уже наступило, а мне помнится, что только давеча осень листьями сыпала! Сколько же я проспала? Неужто зиму всю? Ой, тогда спешить мне надо — заждался, небось, суженый мой!
Вскочила она на ноги, подхватила лукошко да и побежала прямехонько к озеру Золотому, так и не вспомнив, что с нею зимой было.
Хотя... Одно странное слово все-таки всплыло у нее в памяти (то, которое сказал ей напоследок Дрем), но что оно означает, девушка так и не припомнила.
Слово же это было — "АРДИВИЭЛЬ".
| вернуться назад... | дальше через Пропасть!.. |
| оглавление | карта сказки | посвящение | на главную |